Сальвадор Барбера, профессор Автономного университета Барселоны, Испания

 

- Профессор, не могли бы Вы рассказать о своей научной работе так, чтобы было понятно непосвященным?

Чтобы было понятнее, начнем издалека. В своей работе мы изучаем механизмы голосования и, более широко, механизмы, позволяющие принимать решения в обществе. Механизмы голосования – это только один из примеров (хотя и очень важный) большой семьи систем, в соответствии с которыми общества принимают какие-либо решения, пытаясь учитывать предпочтения своих членов. Эти предпочтения должны быть собраны и проанализированы таким образом, чтобы по возможности соответствовать воле всех участников – не во всем, поскольку всегда существуют разногласия, но хотя бы отчасти.

Теория коллективного выбора – область, которой я занимаюсь, – имеет очень долгую историю. Примеры дискуссий о том, как лучше всего голосовать, можно найти уже в работах Плиния Младшего в I в. н. э. Однако в интеллектуальной истории человечества существовали периоды, когда интерес к механизмам голосования повышался. Первый очень важный период был в Средневековье, когда каталонский философ Raymundus Lullius (Ramon Llull) выдвинул ряд предложений по поводу того, как должны голосовать члены религиозного сообщества, выбирая своих лидеров – аббатов или аббатис. В те времена понятие о методах голосования отличалось от нынешнего, однако сами по себе методы очень походили на те, что применялись впоследствии. Ramon Llull предложил два механизма голосования, которые и по сей день остаются существенными в дискуссиях о том, как следует агрегировать предпочтения людей. Впоследствии идеи Llull развивали другие средневековые мыслители. Для них основополагающим было понятие Божьей воли: существовал один предопределенный, уже «избранный» на небесах кандидат. Однако разум обычных людей не мог постигнуть волю Господа. Поэтому эти мыслители прилагали усилия, чтобы понять, как с помощью голосования можно ее отразить. Это первый был этап, еще очень примитивный, однако тогда этим проблемам посвящали себя великие мыслители.

Дальше проходит некоторый период времени, когда эти темы не обсуждались, хотя на практике те же методы продолжали применяться во множестве ситуаций – например, для выбора венецианских дожей, Пап Римских или для того, чтобы урегулировать баланс светских и церковных сил в Европе. Однако вскоре наступает другой важный этап для теории голосования – эпоха Просвещения, которая достигает кульминации во время Французской Революции. Тогда появились великие ученые – Руссо, Кондорсе, – которые уже пытались угадать не Божью волю, а волю народа. Они предпринимали попытки проанализировать механизмы голосования так, чтобы вывести наилучший способ подсчета разных волеизъявлений и в итоге получить результат, который действительно можно будет называть волей народа. Борда, Кондорсе, Монтескье, Руссо изучали эти проблемы, и некоторое время они служили предметом оживленных дискуссий.

Затем интерес к этой теме снова утихает, хотя в XIX веке также было много людей, интересовавшихся проблемами голосования или подобными вопросами. Например, Льюис Кэрролл, автор «Алисы в стране чудес», интересовался методами голосования или, точнее, правилами ранжирования игроков в теннисе – что, в конечном итоге, оказывается тем же самым: располагая информацией о том, кто у кого выиграл, нам необходимо понять, кто занял первое место, кто второе, и т. д.

Так мы подходим к XX веку, когда после очередного периода забвения появляется крупный исследователь, Кеннет Эрроу (Kenneth Arrow) – он умер несколько лет назад и был одним из первых лауреатов Нобелевской премии по экономике, – и совсем по-новому формулирует проблему. Для более ранних исследователей найти правильный метод голосования было все равно что найти истину. Для Эрроу вопрос заключался в том, чтобы найти не истину, а компромисс между различными предпочтениями различных людей, которые хотят прийти к какому-то общему решению не диктаторским способом. С принципиальной точки зрения это уже важное изменение, поскольку здесь учет волеизъявлений имеет целью не открыть истину, а просто прийти к компромиссу.

Кроме того, еще один важный вклад Эрроу заключался в том, что для анализа этих проблем он использовал формальную логику. Первый важный результат этой работы, теорема о невозможности, демонстрирует, что с логической точки зрения никакая система голосования не может быть идеальной. У каждой системы голосования существует какой-то изъян, и таким образом, мы вынуждены выбирать между несколькими вариантами несовершенных процедур.

При этом для всех исследователей существовала одна центральная проблема: обсуждение преимуществ принципа большинства. Когда существует только два варианта развития событий, принцип большинства имеет все вообразимые преимущества. Большинство – идеальная система, когда у нас есть только две опции. Однако, когда их больше, могут возникать различные аномалии. То есть может случиться такое, что А лучше, чем В, В лучше, чем С, но при этом С лучше, чем А – так называемый парадокс Кондорсе. В таком случае принцип большинства не работает. Вклад Эрроу заключается в том, что он показывает, что не только принцип большинства, но и любой другой метод не работает хорошо – если, конечно, не изобретут что-то совершенно новое.

С этого момента начинает складываться и развиваться теория коллективного выбора, ей начинают интересоваться философы, математики, политологи. Потому что, помимо выбора между тем или иным кандидатом, она позволяет обсуждать множество других проблем. Например, Эрроу задавался вопросом, можно ли дать формальное определение понятию общественного благосостояния. Общественное благосостояние как сумма желаний множества людей можно определить, как поиск организации общества. Дальше можно вводить уточнения: как именно следует суммировать предпочтения? При каких условиях мы будем удовлетворены, если найдем адекватную процедуру?

Есть тысячи вариантов теории коллективного выбора с различными гипотезами и различными способами обосновать адекватность множества процедур голосования, которые существуют в мире. В разных частях света голосуют по-разному – по причинам культурного свойства или в зависимости от того, о чем идет речь. Потому что выбирать голосованием, скажем, судей верховного трибунала, когда договариваются всего восемь человек, или решать, нужно ли построить мост, учитывая мнения миллионов граждан, – это совсем разные вещи.

Все эти проблемы можно анализировать формальными методами с помощью формальной логики и математики. Эти методы привлекли тысячи исследователей, в особенности, на мой взгляд, в 70-е и 80-е годы. Тогда, насколько я понимаю, профессор Айзерман стал исследовать механизмы голосования, внимательно изучая все, что было написано на эту тему в западной научной литературе, путешествуя, выступая с докладами… У него была сильная международная команда, в том числе Е.С. Пятницкий, А.В. Малишевский, Н.В. Завалишин, Б.М. Литвинов, Ф.Т. Алескеров, В.И. Вольский, А.В. Владимиров и многие другие, которые работали с ним в лаборатории – 15 или 16 человек было в его кружке. Они опубликовали несколько значительных работ, которые оказали влияние на других ученых – но не такое большое, как могли бы, потому что в основном они писали на русском. И хотя одну из своих работ они полностью перевели на английский и опубликовали в журнале  «Автоматика и телемеханика» – это был не особенно популярный за пределами СССР журнал.  Но все же эта группа была чрезвычайно активной. Я познакомился с ними в Калтеке в 1984 году. Позже я организовал им поездку по Испании, а потом в 1989 году имел удовольствие посетить Институт проблем управления. Вот то немногое, что я знаю о том, что происходило в России.

А в англосаксонском мире, где я начал работать, защитив диссертацию, возникла еще одна крайне важная тема, которой я как раз занимался больше всего: стимулы.

Представим, что у нас уже имеется великолепная процедура для проведения голосования. Но есть дополнительная проблема: для того чтобы проголосовать, необходимо, чтобы избиратели бросили бюллетень в урну или каким-то еще образом обозначили свои предпочтения. И во многих случаях – и об этом уже говорилось у Плиния Младшего в I в. н. э. применительно к римскому Сенату – многие системы поддаются манипуляциям. В том смысле, что, если ты знаешь, что точно не сможешь получить желаемый результат, в твоих интересах будет проголосовать не в соответствии с твоими предпочтениями, а в соответствии с тем, что даст наименее плохой с твоей точки зрения результат, – так называемая теория тактического голосования. Теорема Гиббарда-Саттертуэйта применительно к этой области напоминает теорему Эрроу применительно к учету предпочтений. Гиббард и Саттертуэйт сказали: «Хорошо, простое большинство – поддающийся манипуляции принцип. Часто голосующий склонен отдавать голос не тому кандидату, который ему больше нравится, а тому, кто ему наименее противен из тех, у кого есть шансы. Но мы можем найти другой метод, который не будет манипулируемым». И вновь они приходят к выводу, что единственный метод, который не поддается манипуляциям, – это попросить кого-то, чтобы тот кто-то все решил, а больше никого не спрашивать. Однако это не очень хорошая идея (смеется), за исключением тех ситуаций, в которых этот кто-то является специалистом.

Итак, теорема Гиббарда-Саттертуэйта была частью большого прорыва, случившегося в то время в теории коллективного выбора. Она хорошо сочеталась с другими актуальными в то время проблемами экономики. Это информационная экономика, которая говорит: «чтобы принимать коллективные решения, недостаточно знать, каким образом мы учитываем предпочтения людей, также надо быть уверенными в том, что предоставляемая нам информация адекватна, для того, чтобы решения соответствовали желаниям». Отсюда снова открывается великое множество путей исследования, связанных с тем, что иногда называют free-rider problem, или эффектом безбилетника. Если, например, я принимаю участие в решении, где следует построить мост, у меня много возможностей для манипуляции. Особенно если мне надо будет за это платить. Не сообщая свои настоящие предпочтения, я, возможно, смогу добиться того, что платить будут другие.

Такие исследования оказались связаны не только с проблемами философии и экономики, но и с очень практическими вопросами. Например, с таким: на аукционе люди торгуются, повышая цену интересующего их объекта так, чтобы она соответствовала его реальной цене, или сговариваются между собой, чтобы купить нужный им важный объект по низкой цене. Это так называемая теория аукционов.

Много других прикладных вопросов экономики также принимали во внимание проблемы стимулов, и попытки выявить, что является достоверной информацией.

Можно сказать, что в последнее время внутри теории коллективного выбора, помимо техник формальной логики или прикладных вопросов философии, возникло множество новых практик, которые ранее не использовались. Одна из распространенных практик – делать эмпирические исследования, проводить контролируемые эксперименты, в которых голосующих просят объяснить, почему они проголосовали или не проголосовали. С помощью экспериментов, которые пытаются сделать максимально похожими на медицинский, лабораторный эксперимент, пытаются понять, каковы подлинные мотивы людей в ситуации голосования.

Еще одна область, чрезвычайно важная, называется computational social choice, вычислительный коллективный выбор. Она базируется на идее, что, например, когда мы открываем браузер, чтобы найти какую-то страницу или информацию о каком-либо предмете, мы таким образом вынуждены проголосовать, сделать выбор в пользу одних продуктов относительно других. И те, кто хочет продать тот или иной продукт, может добавить о нем особую информацию. Они могут, например, влиять на порядок, в котором появляются ссылки в ответ на ваш запрос, могут скрыть те или иные данные и открыть другие. Люди, которые занимаются вычислительным коллективным выбором, интересуются прикладными проблемами тех же самых идей теории голосования в мире новых технологий и коммуникации.

Существует и множество других направлений. Философы также развивают и углубляют старые идеи поиска истины. Так что эта область развивается очень активно. Есть множество вопросов, которые можно исследовать схожими инструментами – в экономике, информатике, искусственном интеллекте… Однако исследование механизмов голосования – вещь, о которой знают все. Если рядового гражданина спросить о макроэкономике, он не поймет, о чем речь. Но если заговорить о голосовании – то да, потому что он голосовал, потому что ему наверняка приходило в голову, что существующая система не адекватна и т. д. Так что интерес к теории коллективного выбора имеет двойную природу. Во-первых, это интерес к самой области, но еще это простой способ объяснить людям, что различные экономические системы обладают схожими чертами и схожими проблемами.

 

– В какой форме сейчас существует школа коллективного выбора? Развивается ли направление, есть ли последователи?

Я должен сказать, что мы не работаем в команде, как в других дисциплинах, или как это я наблюдал в Институте проблем управления. Каждая работа выполняется с разными людьми и не обязательно местными. Например, сейчас я пишу пять статей с семью соавторами, которые находятся в Италии, Германии, двух разных испанских городах, США и Аргентине. И ничего не пишу с моими коллегами из Независимого университета Барселоны. У них, в свою очередь, есть соавторы в Сингапуре, Японии… Так что, скажем так, нас нельзя назвать школой в том смысле, что мы все время работаем вместе, однако существует некоторая традиция. С одной стороны, мы преподаем теорию коллективного выбора нашим аспирантам. Некоторые из них потом продолжают работать в этой области, другие получают эти знания как дополнительные и потом посвящают себя другим проблемам. Кроме того, у нас много приглашенных лекторов, мы проводим много семинаров, и у нас есть несколько ученых, которые делают очень хорошую работу. К сожалению, нужно признать, что в последние годы экономического кризиса в Испании мы потеряли некоторых из них, они перевелись в другие места.

Если говорить обо мне, я учился в Северо-Западном Университете (США) под руководством Хьюго Зонненшайна (Hugo Sonnenschein), редактора журнала Econometrica, президента Университета Чикаго, выдающегося ученого, который опубликовал несколько чрезвычайно важных работ по теории коллективного выбора. Также он был специалистом в теории общего равновесия и вследствие этого более широко рассматривал теорию коллективного выбора. Закончив обучение в Северо-Западном Университете, я приехал в Испанию, где в то время никто не изучал теорию коллективного выбора. Я провел 2 года в Мадриде, 7 лет в Бильбао и потом, где-то 30 лет назад, обосновался в Барселоне. В то время тут уже существовала маленькая школа – не собственно теории коллективного выбора, но математической экономики. Однако ученые внутри этой школы, я в том числе, полагали, что необходимо вывести наши исследования на международный уровень – до того момента они были очень замкнуты внутри Испании. И мы стали обучать молодых людей. Наша цель была не оставить их здесь, а отправить в Великобританию или в США и проследить, чтобы после они вернулись сюда и построили – не просто школу теории коллективного выбора, но новую школу, базирующуюся на определенных ценностях, которые мы все разделяли вне зависимости от предмета исследования. Какие же это ценности? Во-первых, анти-эндогамия – иными словами, мы не нанимали на работу своих «детей»: мы стремились, чтобы наши «дети» отправлялись за границу и «усыновляли» своих «детей». Во-вторых, не замыкаться внутри нашей национальной школы. И вот к нам начали возвращаться наши ученики, которые 5, 6, 7 лет назад уезжали в Америку, в 80-е и 90-е они постепенно присоединялись к штату Независимого университета. И к 2000 году мы решили, что у нас достаточно людей, чтобы создать крупную программу аспирантуры, где будет преподаваться теория коллективного выбора, но также и множество других вещей. Вот так мы действовали.

Я в этой аспирантуре руководил 16 диссертациями – это не так много, но и не так уж и мало. Но среди этих 16 аспирантов были люди из 12 стран. Двое русских, бразильцы, один канадец, один итальянец, аргентинцы – в общем, со всего мира.

Это характеризует наш стиль работы. Мы – не закрытая школа, в том смысле, что у нас нет какой-то одной приоритетной темы. И мы стремимся, чтобы к нам приезжали люди со всего мира, которые затем уезжают куда-то еще. Некоторые в нашей среде, помимо меня, например, Жорди Масот (Jordi Masot) (прекрасный исследователь теории коллективного выбора) также помог защититься многим нынешним докторам, воспитав их в том же духе. К сожалению, испанское государство очень сократило финансирование, позволявшее нам нанимать очень профессиональных людей. К примеру, до совсем недавнего времени у нас работал многообещающий молодой ученый, мы его потеряли – именно из-за недостатка с финансированием. Но он ушел не куда-нибудь, теперь он профессор в Оксфорде: таков уровень нашей работы.

Мы поддерживаем отношения со всеми хорошими школами теории коллективного выбора, работаем с японцами, аргентинцами, конечно, с американцами… У нас было больше людей, но это по большей части наши аспиранты, а поскольку мы не берем их на работу, они теперь по всему миру. Так что сейчас у меня есть сеть сотрудников, у Жорди – своя сеть сотрудников. В прошлом году нас посещал Ив Спрюмон (Yves Sprumont), выдающийся исследователь из Монреаля. Мы пытались пригласить его к нам, но у нас не было достаточно денег (смеется). У нас очень много обмена.

 

– Насколько силен интерес к этой тематике у студентов? Какой у школы потенциал развития?

Интерес к теории коллективного выбора чрезвычайно своеобразен. Поскольку в этой теме много философии и математики – и я пока что говорю не о студентах, – она привлекала величайших мыслителей, однако не обязательно в качестве единственного предмета их интереса. Эрроу, нобелевский лауреат, и не просто лауреат, а величайший, писал о многих вещах, открыл много новых областей исследования – в том числе, теорию коллективного выбора, которая была его первой значительной темой исследования. Однако потом он занялся другими вещами. Но существует множество, множество великих экономистов, в том числе Андреу Мас-Коллел (Andreu Mas-Colell;), известный испанский экономист, Хьюго Зонненшайн, мой научный руководитель и редактор журнала Econometrica, крупные французские ученые, – в общем, множество ученых, в их числе и математиков, первого ряда внесли вклад в теорию коллективного выбора. Аллан Гиббард (Allan Gibbard), первый, кто глубоко изучал проблему стимулов в процедуре голосования, – философ. Не вызывает сомнений, что с интеллектуальной точки зрения эта тема всегда привлекательна. И в наше время крупные ученые, известные исследованиями в других областях, часто интересуются теорией коллективного выбора, публикуют на эту тему одну-две статьи, а потом возвращаются к своей основной работе. Это такая область «я сейчас напишу что-нибудь более философское, отдохну немного».

Но также правда и то, что экономическая теория, экономическая наука подвержены моде. А мода приходит и уходит. Какие-то темы на время становятся модными, а затем выходят из моды. Например, одна из двух премий по экономике этого года вручена Полу Ромеру (Paul Romer), специалисту по теории роста. Когда я был студентом, теория роста была в супер-тренде. Когда я был аспирантом, специалистам по теории роста невозможно было найти работу. А спустя 20 лет Ромер вновь сделал ее чрезвычайно важной.

В наше время теория коллективного выбора – не та специализация, которая может обеспечить лучшей работой. Аспиранты прекрасно это понимают. Поэтому у нас есть аспиранты, которые, например, публикуют статью о теории коллективного выбора, но потом пишут главу диссертации о какой-то другой проблеме. Потому что потом им придется выйти на рынок, а рынок в наше время, особенно в Америке, не очень-то привечает теорию коллективного выбора – в области экономики. С другой стороны, в области искусственного интеллекта и информатики эта тема считается очень модной. Откровенно говоря, в наше время аспиранты увлекаются темой, но потом бывают вынуждены исследовать другие области, потому что сейчас так устроен рынок. Если только они не решают заняться более прикладными, техническими вещами, информатикой, например. В конечном итоге, бывает, случаются очень странные вещи. У меня есть коллеги в Каталонии, исследователи криптографии высочайшего международного уровня. И их интересуют абсолютно те же проблемы, что и нас! Потому что криптография – это значит создать такие условия, чтобы в систему мог войти именно ты, ты не хочешь обманывать и говорить машине, что ты – это не ты, что ты кто-то другой. Это та же самая проблема манипуляций.

Так что я бы сказал, что такова проблема теории коллективного выбора в нашем обществе. Она продолжает пробуждать интерес, в нее по-прежнему вносят вклад философы. Однако в области экономики это – не модная тема, не супер-тренд, – в наше время. Думаю, она еще станет такой. Но сейчас она не в моде.

Когда в 1975 году я, защитив диссертацию, приехал в Испанию, здесь никто не работал над теорией коллективного выбора. Через месяц у нас состоится десятый съезд организации, созданной моим коллегой Жорди Масотом, которая называется «Испанская сеть коллективного выбора». Многие из исследователей достаточно молоды. Нас более ста человек. Таким образом, в Испании существует больше сотни человек, которые посвящают себя работе над теорией коллективного выбора. Это очень много для такой страны, как наша. В этом преимущество периферии. В Америке, если какая-то тема не в моде – то все, она не в моде. А мы, находясь в менее продвинутой, менее радикальной европейской стране, выигрываем, потому что 100 человек может работать над такой темой. И мы гордимся, что поддерживаем нашу школу. Это, конечно, не Стэнфорд и не Университет Чикаго – хотя с другой стороны, в Университете Чикаго занимались теорией коллективного выбора люди, поглощенные другими проблемами, но вот и на это иногда переключались.

 

– Насколько высок среди студентов интерес к науке на таком «практическом» факультете, как экономический?

Начиная с 70-х 80-х годов, развитие экономической науки в Испании было потрясающим, огромным. Можно сказать, что до этого момента экономическая наука в Испании не существовала. Были экономисты-практики, государственные советники, люди, которые были знакомы с теорией, но они не были учеными, не публиковались в серьезных журналах и т. д. Сейчас у нас есть даже претенденты на Нобелевскую премию, хотя пока еще никому ее не дали (смеется). И у нас очень много людей, работающих на международном уровне, разного возраста, в том числе молодые. У нас очень хорошие специалисты. Какой процент составляют эти люди от всех тех, кто приходит в университет? Ну, конечно, скромный процент: наука требует многим пожертвовать и не приносит много денег. И такова ситуация в любой дисциплине, не так ли? Химик, работающий в фирме, зарабатывает намного больше, чем химик, работающий в университете.

Когда я в 60-е был студентом, во всей Испании действовало всего три экономических факультета. Сейчас их, должно быть, больше двух сотен. Это означает, что в течение нескольких лет было достаточно легко найти работу, потому что появлялись новые университеты, увеличивалось количество студентов, началась демократизация, в университетах стали работать женщины… В наше время все по-другому: университетов много, но у них большие проблемы с финансированием, а значит, сложно планировать научную карьеру в той среде, где ты сейчас находишься. Но я вовсе не думаю, что это плохо. Сейчас человек, который хочет стать ученым, должен быть готов рассмотреть возможность поехать в Новую Зеландию, в Россию, в Китай… Если ты родился в Барселоне, учился в Барселоне и хочешь работать как ученый в Барселоне, у тебя проблемы. Но я думаю, что в конечном счете это хорошо. Если мне так хочется жить в Барселоне, для меня, конечно, это плохо, но для научного мира в целом это хорошо – что ученые так много перемещаются по миру.

Вообще, та маленькая часть людей, которая интересуется наукой, постепенно растет. Растет, поскольку молодые люди начинают интересоваться таким широким взглядом на мир. Сегодня, перед тем как встретиться с вами, я написал письмо своему другу-океанографу, который работает на корабле. Я ему рассказал, что моя 17-летняя внучка в восторге от науки о море и что она хотела бы с ним познакомиться. Вот вам пример научного призвания. Но существуют, например, программы, которые помогают познакомиться молодым людям, интересующимся различными научными темами. Ведь основная проблема молодых людей, которые интересуются наукой – я сейчас говорю о студентах или даже о школьниках, – заключается в том, что они не находят отклика у своих товарищей. Если ты на дискотеке заговоришь о черных дырах, тебе скажут, что ты странный. Так вот, есть программы, которые позволяют познакомиться молодым людям, которые интересуются черными дырами, чтобы они могли пообщаться. Эти программы очень популярны. Кроме того, появляется все больше и больше интересных музеев науки.

Это что касается науки в целом. В экономике, очевидным образом, есть две части: менеджмент и собственно экономика. В менеджменте очень мало интересующихся наукой, но все же они там есть, поскольку школам менеджмента все больше и больше требуется, чтобы у них был не только маркетинг и бухгалтерское дело, им нужно, чтобы была стратегия, философия, больше перспективы, более глубокие знания статистики. Самые лучшие бизнес-школы сейчас берут на работу ученых.

Если же говорить о настоящих научных исследованиях, то в Испании есть несколько аспирантских программ, которые канализуют этот интерес. Я думаю, что среди людей, у которых есть призвание к науке, есть возможность поступить в хорошую аспирантуру – их немного, где-то 5-6 во всей Испании – или уехать в крупные европейские университеты – в Тулузу, в Лондонскую Школу Экономики, Университетский колледж Лондона, в хорошие немецкие университеты, или вообще уехать в США, которые остаются самыми популярными. Когда я приехал в США, испанец был там как инопланетянин. Никто ничего не знал об Испании, мне задавали вопросы вроде «А в Барселоне на улицах есть светофоры?». Сейчас для испанца поступить в аспирантуру MIT или Гарварда непросто, но возможно. Так что я оптимистично смотрю на возможности испанцев войти в науку. Но я не так оптимистичен в том, что касается возможностей Испании вернуть себе молодой талант, когда он получит образование. Для этого необходимо уметь их привлекать.

Я был первым директором Каталонского института высших исследований, ICREA. Сейчас там около 350 сотрудников, эта организация подчиняется каталонскому правительству, у них есть фонд, и они берут на работу людей за их заслуги. Это происходит очень быстро, кандидатам надо только пройти очень жесткий отбор. Каждый год к штату присоединяется 10-20 человек. И одну четвертую часть всех грантов, которые Европейский исследовательский совет выдал Испании, получили сотрудники этого института, эти 300 человек, из десятков тысяч испанских исследователей. Почему? Потому что мы их хорошо отбираем. Ну, точнее, сейчас я уже не отбираю, потому что я уже не директор, но я был первым директором, даже, скажем так, основателем. И я очень горд, потому что это показывает, что страны, осуществляющие придирчивый отбор, способны привлечь лучших ученых – откуда бы они ни были. Настоящему ученому важно не только устроить свою жизнь, завести семью, иметь достойную зарплату – еще ему необходимо работать в среде, которая отдает ему должное. И в этом наша нынешняя проблема. У нас очень, очень много хороших студентов для будущего. Но нужно уметь их привлекать, когда они уже сформировались, когда уже повидали мир и могут внести значительный вклад в науку. Но я полагаю, что это универсальная проблема, которая не решена ни в одной стране, даже США, хотя они уже много лет успешно привлекают талантливых людей со всего мира. Однако для любой другой страны это непростая задача: обучать своих учеников, а потом, вместо того чтобы держать их у себя, выпустить их в мир и ждать, что они потом вернутся.

 

 

 

Интервью провела И.Г. Татевосян